еще способна оставлять следы,
дойди до Климентовского пешком,
там черным обрамленные снежком,
две тени обнимаются упрямо,
и скованы желанием одним,
и рваный парашютный купол храма
раздут над ними воздухом ночным.
Там нас никто не знает все равно,
и мы целуемся без страха,
и встав на лапы задние, в окно,
на нас глядит огромная собака.
У мусорки сидит, зажмурясь, кот,
над ним вороны машут кулаками,
и Пятницкая улица плывет
и прыгает под нашими ногами.
Нам никогда не будет тридцати,
мы неподвластны старости и смерти.
Двадцатый на исходе. Леди Ди
въезжает в свой тоннель на аль Файеде.
Несомненная удача, хрусталь смысла.
Очередное о Москве - от лучшего, по моему мнению, поэта России на сегодня.
Но интересен зафиксированный мной коммент к этому стихотворению от... патриарха всех местечковых графоманов, волхва выкрестов и мессии либеральной шушеры - Херсонского.
"Хам не может писать хороших стихов. Просто по определению. Прочел единственный стих Вашего журнала. Он по настоящему ужасен. Идите с миром, а куда - решайте сами".
Известно, что бездарность не только сама не может что-либо сносное произвести - она не может и увидеть чужой талант, оценить чужие успехи. На стихире Хер сонский номинирует ТОЛЬКО графоманов - как будто у него нет ни слуха, ни зрения, ни мозга, а вместо полушарий последнего у него дольки местечкового чеснока и пасхальные яйца:
